Борис Батыршин - Мартовские колокола [Litres]
Вот дела – оказывается, все же порют! Ну народ…
– Ну да, – хмыкнул я иронически. – Там ведь быдло учится, а вы вроде как дворяне, белая кость…
– Ну знаешь! – возмутился мой собеседник. – Нам вот тоже достается – да так, что я бы порой предпочел розги! Подумаешь – раз-другой прутиком по заднице, велика беда! А вот как накидают тебе сниженных баллов по поведению да записей в кондуит – вот тут-то и небо с овчинку покажется. И выгнать могут, очень даже запросто…
Николка ненадолго замолчал.
– И ладно бы только по поведению! – продолжал он. – Есть ведь еще и прилежание: пять – «отлично», четыре – «хорошо», три – «добропорядочно», два – «не совсем одобрительно», единица – «худо». Хотя до единицы мало кто дотягивает – у нас вон один Кувшинов в классе… Его родителей недавно вызвали в школу – и предложили подумать о бесполезности пребывания их чада в гимназии. Как там им сказали? – наморщил лоб, вспоминая, мальчик: – «…Так как ваше чадо бесплодно проводит в ней время и своею рассеянностью и совершенным безучастием в учебной деятельности товарищей только отвлекает их от дела и препятствует правильному ходу учебных занятий». Если, к примеру, будешь считать на уроке ворон – посадят на первую парту. Там и на виду у учителя, и спрашивают чаще. А если и такое не помогает, поставят стоять у стенки – и стой столбом весь урок, а то и не один!
– Круто, – оценил я. – У нас-то такого нет, а вот папа как-то рассказывал, что у них, случалось, тоже в угол ставили… правда, только в младших классах. Тогда еще форму носили вроде вашей – из серого такого сукна, жесткого, неудобного. Он ее, правда, застал только в первом классе, но помнит…
– Кстати, об Олеге Ивановиче, – вспомнил Николка. – Не знаешь, как там у них с доцентом дела с манускриптом? А то что-то давненько ничего не слышно…
После возвращения из сирийского вояжа отец с головой ушел в расшифровку привезенной из Маалюли копии древнего документа, который (как он полагал) только и способен был пролить свет на загадку портала на Гороховской. В этом нелегком деле в помощь ему был Вильгельм Евграфович Евсеин – автор пергамента, открыватель портала, историк, чудом спасенный нами-героями из лап злодея Ван дер Стрейкера. Сам бельгиец пустился в бега – покинул Россию, причем не в одиночку. Вместе с этим искателем приключений на Запад отправилась Вероника, бывшая соратница Геннадия, а ныне – начинающая авантюристка и кандидатка на лавры новой Коко Шанель. Известно было – Яша постарался! – что девица эта сбежала со Стрейкером отнюдь не из романтических соображений, а вовсе наоборот, из сугубо прагматических. Хочет, видите ли, использовать его связи и положение для того, чтобы основать в Париже собственный дом мод. С собой Вероника прихватила, как водится у всяких уважающих себя путешественников в прошлое, набитый информацией ноутбук – и оставшимся в Москве оставалось только надеяться, что его содержимое касается лишь индустрии моды. И Каретников, и Корф, и отец регулярно просматривали европейские газеты, выискивая в новостях какие-нибудь отголоски деятельности авантюриста и его не в меру шустрой спутницы; но, видимо, слишком пока мало прошло времени и «круги изменений не успели еще широко разойтись по заводи Времени».
Автором этого поэтического сравнения был доктор Каретников; он употребил его в смысле скорее ироническом; отец же воспринял угрозу всерьез и день ото дня ждал каких-то неприятных сюрпризов, связанных с деятельностью безбашенных «бригадовцев». Если уж быть до конца честным, он и сам наломал в прошлом немало дров, особенно поначалу – чего стоила одна достопамятная история с часами! И здесь-то круги пойти уже успели – не далее как три дня назад Яша поведал своему покровителю о бурной деятельности с патентами и прочими «привилегиями», которую развил уже дядя-часовщик. «Круги» эти носят пока характер сугубо локальный, частный и вряд ли сколько-нибудь заметно скажутся на историческом процессе; но, как говорится, лиха беда начало. Похоже, Геннадий и его сторонники (чтобы не сказать – подельники) намерены вести себя в прошлом с непринужденностью и грацией слона в посудной лавке. И если судить по первым шагам, никаких моральных и прочих ограничений они знать не знают, а если рассказать, что таковые на свете бывают, – не поверят. Мотивы и цели этих молодых людей оставались пока что темным лесом.
Кое-какие соображения, правда, имелись – в основном вытекающие из упорных попыток наладить связь с народовольцами-студентами. Яша день и ночь не сводил глаз с группы Геннадия и исправно снабжал своих друзей самой свежей информацией. Так, было уже хорошо известно, что Геннадий и его команда, как правило, избегают пользоваться порталом на Гороховской, проникая в прошлое через московские подземелья. По поводу этого подземелья, а точнее – по поводу найденного там портала – я много чего наслушался как от отца, так и от остальных взрослых, входящих в число посвященных. И за дело, между прочим: если бы не наша с Николом жажда приключений, радикалы из будущего не заполучили бы такой удобный транспортный канал…
Я, конечно, переживал; предложил сгоряча даже взорвать проклятый тоннель, сделав портал недоступным для всех вообще. Но – встретил решительный отпор всех до одного своих товарищей. Спор (а вернее сказать – скандал) продолжался около часа и был окончательно прекращен Ромкой, который заявил, что, будь он на месте Дрона, непременно понатыкал бы в тоннеле датчиков движения, видеокамер, растяжек и монок[28], да так плотно, что любого решившего прогуляться по этим подземельям разорвало бы в клочья еще на подходах. И что лезть туда надо с хорошим сапером, со спецаппаратурой разминирования и только в самом крайнем случае, и никак иначе.
В общем, идею загубили на корню. И теперь единственной надеждой отрезать незваных визитеров из двадцать первого века от порталов оставался сирийский манускрипт – а с ним-то дело как раз и не клеилось. Отец с Евсеиным ночи просиживали в библиотеках по обе стороны портала, стали своими людьми в Православной академии, а точнее – в Заиконоспасском монастыре, где располагалось духовное училище (сама академия с 1814 года обреталась в Троице-Сергиевой лавре), в котором и преподавал знаток древних языков, переводивший для Олега Ивановича фрагменты коптского текста.
И, несмотря на это, несмотря даже на помощь старика-немца из Александрии, дело буксовало. Нет, и Евсеин, и папа уверяли, что продвинулись очень далеко, что вот-вот и… в общем, пока неясно было, как закрывать или перемещать порталы, и вообще – можно ли это делать…
Об этом я и рассказал Николке. Повествование вышло сумбурным – за разговорами мы не заметили, как дошагали до Маросейки.
– Ну вот, пришли, – сказал Николка. – Господин барон с Ромкой, наверное, нас уже заждались.
И с этими словами он взялся за массивную львиную лапу бронзовой ручки и потянул на себя. Дверь, украшенная скромной, но до блеска начищенной табличкой «Ротмистр лейб-гвардии барон Корф. Фехтование и атлетика» открылась, и мы шагнули в прохладный коридор, навстречу швейцару в ливрее, украшенной шитым золотыми нитками гербом Корфов…
В доме Выбеговых кроме Вареньки детей было двое: старший Сережа и младшая девятилетняя Настя. Сережа уже два года как учился в кадетском корпусе, и вся повседневная родительская забота доставалась теперь девочкам. Дядя любил всех детей одинаково и не делал различия между своей дочерью и племянницей; но он и прежде редко бывал дома и, занятый службой, не мог много времени посвящать детям. А уж когда сын отправился в кадетский корпус, и вправду почти забыл о том, что Варенька на самом деле не родная их дочь. Год назад мать поместила девочку на полный пансион в женскую гимназию при воспитательном доме, устроенном для дочерей офицеров, погибших на Балканах во время последней войны с турками; отец ее, артиллерийский офицер, был тяжело ранен при Плевне и несколько лет назад отдал богу душу. Первые полгода Варя провела в пансионе при гимназии, но потом Выбеговы настояли все-таки на своем и забрали девочку к себе.
С недавних пор частыми гостями в доме Выбеговых стала не только Марина Овчинникова (с которой Варя сдружилась с первых дней учебы в гимназии), но и ее кузен Николка, а также сын квартиранта Николкиного дяди Иван. Появление этого мальчика и перевернуло, кажется, всю жизнь Вари – начиная с того, самого первого, забавного эпизода в кофейне, когда Ваня и его отец избавили девочку от неминуемой беды, – и после, на велосипедном празднике в Петровском парке, где она в первый раз смогла побеседовать с новым знакомым.
